Nothing bad

Поглотите звук, а потом выпустите с новой силой. Не пытайтесь уснуть. Почувствуйте свою правую, потом левую половину тела. В полнолуние принято начинать с левой. Звук тела, звук каждой мелочи на земле, звук отбивающий ритм, звук, бьющий невпопад, звук зовущий на помощь, звук ползающий по стене – все они автономны в одном государстве звуков. А теперь закрой глаза и иди. Идите, пока что-то внутри вас, живущее своей жизнью, вдруг не захочет остановиться. И вы остановитесь по непонятной причине, вы откроете глаза в ожидании увидеть стену. Но там, как и должно быть – гладкая безлюдная дорога, покрытая асфальтом. Сосредоточьтесь на чем-то конкретном, находящемся на дороге, знайте, что ничего не может помешать Вашему пути до этой конкретной точки, закройте глаза. И идите. Получилось? 
А теперь повторите слова, которые вы услышали и запомнили лучше всего за весь день.Приятные они или хорошие?

       "Твои глаза постарели,- вспоминаю я слова кого-то о ком-то, - мне страшно на них смотреть. В них можно заметить пульсацию времени. Услышать первые попытки Баха сочинить полифонию. " 

Are you okay?

Ты выздоравливаешь.

Со сменой времени года ты выплываешь на поверхность, словно кит, в потребности выплеснуть воду из легких.

В такие моменты все вдруг становиться трезво ясно, просто, логично. Кит выходит на поверхность. Слова, движения, мысли напоминают тебе о добрых и славных временах былого недавнишнего прошлого. Со своим таким до ушных хрящей знакомым и да, можно сказать любимым.

 Чувство присутствия, чувство целостности и внутреннего равновесия. Ты можешь смело смотреть в окно и словно старый буддист, стремиться к вечности, избавившись от желаний. Твои руки отбивают ритм падающему снегу. Раз-два-раз, раз-два-раз. А теперь покружитесь.

Улицы подставляют плечи, и гладят по спине, как им и положено.

- Ты удобно лежишь? – спросил В., поправляя подушку.

 Я слышу, как птицы перекликаются через бульвар, слышу эту тишину между и кажется, только я. Стремглав побежав вперед я попыталась притупить незаконченную усталость в коленях. И снова привет. Отступают конечности в неспособности тела отступить полностью. Как бы не так. Столовые приборы подсчитаны, пишущие машины смазаны, кафель на стенах чист. Все очень хорошо, когда становится плохо. Даже скатерть нельзя поправить.Я записываю:

"Он заправляет рукава по локти, ставит ногу на ногу, роняет на землю до краев использованный карандаш и не может его найти. Стучаться в дверь, открывается дверь и глазам предстоит увидеть его лицо, запачканное гримасой потери откровенного, того, что прячут между пальцами или закупоривают в банку, чтобы бросить в море.

"Разумеется, все происходящее с тобой вымысел" - подумал он. 

Поэтому он начинает описывать того, кто вошел так, как хотел.  "У нее русые волосы, которые она расчесывает ровно 15 минут. Длинные пальцы, доставшиеся в наследство от матери и длинная шея, наверное, потому что длинные пальцы. Ее прабабушка оставила ей в наследство левое ухо, которое длиннее правого, которое досталось ей от бабушки.Ее лицо никогда не было полностью покрыто гримасой радости. Лишь после третьего стакана портвейна, когда в нем не тает лед, она становилась веселой и, кажется, внутренне улыбалась. Она говорила: «Я пью, потому что становлюсь душкой». Так это и было. Бывая пьяной, она могла перечислить деньги ребенку, больному раком, нуждающимся переселенцам, пенсионерам, своей маме, своему дяде, к которому она чувствовала лишь долг и ответственность за неудобство и стеснение, оставшиеся к нему с детства. Дяде - большому бородатому мужчине, с татуировками на плечах, на одном из которых прекрасная Адель, волосы которой навсегда застыли в коже, развивались по его спине и затрагивали шею. 

Сегодня неважно, сколько ей лет. Она все так же прекрасна. У меня остались чувства к ее маслянистым губам, покрытым помадой, как она говорила «всей моей жизни». Оттенок губ не менялся и для меня он стал таким же реальным и принадлежавшим ей, как и твердые пятки, и опущенные ресницы. Порою она заламывала себе руки и шепотом произносила: «Это невозможно». 
Так он закончил писать и потянулся к ключам. Пора уходить. Он закрывает дверь кабинета и идет к машине. Он играл в игру, правила которой ему самому до конца не известны. Вскоре это может убить реальность и лишить его всего,скоростью щелчка. Это была затянутая игра в тайну,которая нежилась в теплом пледе его чувств."

your solitude does not count

Ты переходишь дорогу, бежишь полная сил по знакомой тропинке заросшей растаявшим снегом, переворачиваешь за угол и глаза мгновенно взбираются на третий этаж появившегося здания. Словно слепые еще горячие птенцы они пытаются нащупать там нечто давно знакомое, которое течет в жилах, стекает по щеке слезой и кучерявится подмышками. Бывает же, что это "нечто" настолько слилось с твоим телом, что  узнаешь о нем лишь в последний момент перед финишем. Взгляд, засыпанный морскими водорослями с песком - ни вопроса, ни немой надежды, ни эмоции или лишнего шажка в сторону. Старики говорят, что это то, что заставляет людей уходить одному в горы и смотреть оттуда на созвездие, которое оттуда выглядит как отшельник в ракушке, зарытой в мокрый песок.
Так Анабель подходит к входной двери своего дома в полной растерянности. Готовая упасть в ухо какому-нибудь прохожему она громко поздоровалась с ночным портье и нырнула внутрь. На лестнице она встретила девушку совсем похожую на нее. Когда такое случалось, она отгрызала кусок ногтя или отрезала волосы.
 И так она дошла до своего этажа без куска ногтя и стала открывать дверь с еле живыми чувствами и надеждой на их спасение. А спасение заключалось в двухчасовом уединении в ванной, где не было глаз, ворующих ее энергию и съедающих ее чувства за завтраком.

Анабель, одиночество не сосчитать. Анабель, перестаньте считать. Анабель, вы не умеете. Бросьте кости домино в мусорный бак.