Free art

Я бы могла совершенно точно смотреть очень долго(не обещаю, что вечно) на трещины красок на картинах 16-18 веков.Особенно трещины на свежих, румяных щеках, трещины на роговицах глаз и трещины в волосах, совсем там запутавшиеся. 

Мне для убийства пары часов в каждый второй четверг месяца ( в те дни галлерея была бесплатной) хотелось пойти и посмотреть снова и снова.Платно туда я не ходила специально, потому что всегда этому предпочитала вкусную чашку капучино и круассан. 

Я как и часто бывало прохлаждалась по залам и смотрела на почти одни и те же композиции.  Вроде, однажды я могла лишь смотреть на пейзажи моря, другой же раз только на бесформенные зарисовки, третий же раз жадно всматривалась в красоту оттенков кожи женщин на полотнах 17 века.

Вдруг, уже совсем измученный смотришь на картину, а видешь только золотистую толстую рамку. И смотрится только в окна, на стены, люстры, паркет. Особенно паркет. То как он скрепит, в каком он состоянии, какого он цвета. Идешь из зала в зал и смотришь на то как меняется цвет паркета. И так пока не увидешь перед собой мраморный пол главного входа, у гардеробной.

А иногда случается такое вдохновение, что рядом стоящие или просто зеваки, которым не с кем поболтать тобой восхищены. Восхищены твоей проницательностью и собственным видением картины. Что мол волны моря будто бы нарисованы мелом и на вкус кажутся очень горькими. Или, что мол Матисс делал каждый штрих в своих зарисовках так, чтобы все казалось намного мягче и теплее, чем есть на самом деле.

Я смотрю иногда на всех, кто пришел бесплатно посмотреть на картины и думаю, как же «всех» много. Много людей, которые хотят проветриться, пройдясь по коридорам галлерей, которым нравится шагать по бесконечным коридорам. И их никто к этому не вынуждает. И они непринужденно смотрят. Смотрят на картины, на люстры, стены и окна. Много фотографируют и стучат каблуками. 

Spare key of childhood

Я, конечно же, помню этих диковинных животных, сообщников звезд, которые казались чем-то плоским и тонким, вроде шелка, застилавшего все небо. И безмятежные танцы с зеленым детским зонтом под дождем. И многое-многое еще. Ведь это то, что следует держать при себе. Вроде запасного ключа на золотой веревочке в волшебной шкатулке из хрусталя, который бесполезно пылиться, как святыня, к которому лишний раз прикасаться –грех. Ведь больно не хочется вдруг понимать, что это всего лишь синопсисы в голове, маленькие электрические разряды, белок и еще пару химических элементов.

Расхаживая по комнате в маминой одежде, которая впитала запах старого дерева шкафа, я думала о себе в множественном числе. «Мы», которым стало наконец-то впору носить одежду взрослых и краситься красной помадой, не вызывая ироничных улыбок. Даже туфли, которые не по размеру, выглядят сносно и допустимо для вечерней прогулки в супермаркет. «Мы» покупаем рис, «мы» сами расплачиваемся на кассе и пользуемся тележкой. «Мы» приходим домой и распаковываем сумки, «мы» убираем в комнате, «мы» готовим себе завтраки, «мы» моем тарелки и «мы» одеваемся и уходим на работу.

«Мы» в данном случае метафора двойственности. Хрупкая неуверенность и деловой ланч, походы в театр наедине с собой и каприз купить мороженое в час ночи, вечерний макияж и розовая подкладка классической черной юбки.
Запасной ключ на золотой веревочке то и дело выступает в роли «основного ключа» и все это скоропостижно приводит к путанице.
И ведь нельзя же всегда искать "настоящий" и надеяться, что сегодня ты вышел из дома с нужным и единственно правильным. 

Perceid meteor shower

В степи деревни летом превращаются  в рассадников пыли, дерьма домашних птиц и, конечно же,  дыма, который ежедневно ложиться смогом вместе с пылью на всех и вся. 

Люди жгут все, что попадется ненужное под руку и устраивают мусороперерабатывающий завод у себя перед домами. Гуси, пущенные пастись на улицу, испражняются на дорогу, на стены, на скамейки. 

 Все это сопровождается эверестичным смирением. Только и можно, как наблюдать за ребенком, который бьет по пустой пластиковой бутылке палкой и удивляться тому, как она высоко подпрыгивает. А слишком взрослым  остается только спать на скамейке, упираясь палкой, или пасти овец, временами почесывая себе затылок, живот или половой орган. Есть еще вариант разговоров под красивым небом, которое как раз в это время отпускает Солнце к Востоку. Вечером все заботы уходят вместе с ним и самое страшное - не пропустить чего-то интересного по телевизору, или на улице, или где-нибудь еще. 

С этой всепоглощающей смиренностью остается только смириться. 

Здесь небо обычно темно-синее, цвета спелой сливы, облака не мешают смотреть на звезды и я могла бы наблюдать метеорный поток Персеида, если бы к этому была предрасположенность глаз, погодных условий и шеи.

think of only one word

Нужно нарисовать это на воде. Или на дне, которого не так то легко достать. Нужно назвать это одним словом, пока есть время, пока еще волны, переступающие через твою гордость так и льются. Переливаются на утренних лучах еще не согревшего всех солнца и все еще холодного и немощного берега.
 Раннее раннее утро тает и постепенно отдается течению. Приходится прятаться, засыпать каждые пол часа, замерзать, ставить капюшоны. Усталость, нежно тащащаяся. Только бы не пробить свое сердце в ненужном месте. Только бы придумать слово.
Если ступать ровным шагом, все равно не удастся сдержаться от нервного словечка навстречу надоедливого ветра. Чертова равнина, чертово утро, чертово слово. Созвездия ясные, как текст крупным шрифтом, где можно читать о прошлом, о субстанциях, материи, пространстве-времени и просто по отдельности обо всем по чуть-чуть. Нужно немного длинной прогулки, немного сна, немного свежей выпечки с капучино и все покажется приятным. Точно так же, как свежевыстиранная поглаженная рубашка, заботливо сложенная кем-то у тебя в ящике. Точно так же, как короткий поцелуй, неуклюже вырвавшийся наружу, и так же неуклюже продолжавший повторяться еще мало раз, которых было недостаточно, чтобы было удобно потом уйти.
Еще одно действие, потом другое.
 Снова эти маленькие никому ненужные волны впиваются в иссохшие пяточки и ранки со вчерашнего неудачного педикюра. А остывший нос и кончики пальцев раздражают кожу. Все так же рано, все так же хочется уйти. Плюс ко всему начались тонущие словечки, стали слышны поющие птички. Особенно поющие птички - они, кажется, претворились звездами и светятся-переливаются, кажутся сумасшедшими лишившимися сна. Из-за ветра стали энергично шуршать кустарники и акация.
Только это и есть.
Осталось все же назвать это одним словом, чтобы кратко описать его на песке. Чтобы казалось, что все не зря и можно щеголять еще немного, напиться вина, искупаться в этом чертовом озере в конце-концов и все такое.

truth

Мы шли по заваленному горизонту. Чайки становились все больше и больше, пока не превратились в неуклюжих в своей тослстости куриц. День кажется только начинался, или кончался. Мы вырисовывали каждую линию и ловили за воротники ускользавшие от нас гребни волн. Хватали их за пазуху и уносили с собой к пирсу, где кажется, было очень больно ступать босиком.

- Что бы там ни было, я постараюсь тебя полюбить, - говорит. 

- Что бы, - говорю.
Каждый из нас не умел рассказывать и вынужденно покачивал головой, чесал затылок или поглядывал во все стороны. Но нам было впору не знать и смущаться. Мы были невыносимо глубоки в своем молчании и, выносимо, кажется, надоедливы друг для друга. 

У нее были запотевшие стекла на очках и следы вина на верхней губе. Окрашенные в розовый десна. Все шло к своему концу. Еще немного и мы бы ткнулись друг в друга лбами, сказали бы что-то вроде "забудем" и забылись бы в своей легкости сделанного шага навстречу приспособленности. 

Но.

Emotions. Some bad text, part of the biggest story.

Монолог, которого никто не услышал. 

"- Ты думаешь я пианист, но ведь нет. Да, я худой и длинный и немного горблюсь у компьютера и стоя в очереди в закусочной.

Но нет, я не часть этого, я не создан для маленьких сцен, ночных баров и узких актов.
Ты не слышишь и не видешь всего.  Ведь только мне так удается ритм и движения пальцами. Успей посмотреть на мои в меру гибкие и без меры быстрые и ловкие, способные. Пальцы.
 Я умерен в движениях и эмоциях. Ты можешь полюбоваться прямой спиной во время игры. Ведь я совершенство.

Ты так не сможешь. Ты - это вы все.
 Даже те кто дергает ногой в такт и согласно кивает головой. И уж тем более те, кто считает добрым тоном внимательно слушать и кричать Браво. И даже морщинистое и старое ухо, которое больше в два раза чем мое. Старики ничего не смыслят.
 Аплодисменты только мешают. Нужна тишина. Которая тебя заставит волноваться и ждать. 

Лишь только я.

Вы же не понимаете. Нет, наверное стоит вам рассказать. Ведь вы поймете? 

Здесь никто, повторяю НИКТО не остынет, не застанет, не успеет, не запишет, и в конце концов не услышит то, что следовало бы, то, что нужно было бы. 

Вы видимо нищие, скучные, с вашим правым и левым ухом и правым и левым глазом.
Я могу петь танцевать чувствовать пальцами, замирать страдать волноваться шутить. Я могу нежно касаться, грубо дерзить. Я могу все. 

Лишь только взмахнув пальцами руки. Я не могу судить, но... Кажется, вы, неспособны".

Zarisovka. Persikovaya.

Каждый день на Персиковой площади случаются события, которые делают кого-то сильнее. Главное это пройти вовремя и очутиться в нужном квадрате действий. 

Ну вот стой и оглядывай прохожих. Сколько так времени пройдет и все бестолково. Этого не дождешься, как автобуса или друга, который звонит, что опаздывает. А вот ну не надо ждать и все! Вот не жди, оглядывайся рассеяно по сторонам, спеши на работу, опрокидывай стаканчики с утренним кофе прямо на тела изголодавшихся голубей, как тебя вдруг бац! Бац, и сделают сильнее. На той самой Персиковой… 

Мои окна по стечению обстоятельств выходят на эту площадь, и я здорово насмотрелся на это. То ли еще будет… Мне вот уже 70, и я с трудом спускаюсь по лестнице вниз, у меня болят колени и мне советуют завести сиделку. А ведь и я не против. Сиделки то. Только вот, платить то мне ей нечем. Вот и останется мне смотреть из окна на то, что твориться на Персиковой. Я ведь как. Люблю свою страну и город люблю. Родной он мне, душа за него болит и радуется. И площадь люблю, Персиковую то. Безумно люблю. Но ведь и страшно же. 

Скоро ведь помирать мне. Вот я и притворяюсь, мол, знаю много чего. Надо же, чтобы всем интересно было. А я ведь неплохой. Хороший. Вон, всех тут знаю. Могу спланировать встречу с мужчиной, которому на работу к 8:30, или с молодой девушкой, которая открывает лавчонку с мороженным ровно в 9. Я многого и правда повидал. Вон, уши какими большими стали. Только посмотри.

А Персиковая площадь так она особенная. Вон на днях совсем не догадаетесь, что произошло! А ведь и я щеками на ладони уперся и смотрю как ни в чем не бывало… Все это ведь случайности.

Бац – и ты уже на другом конце Персиковой.

Бац -  и прежнюю жизнь уже не вернуть.

No name(continuation)

Нечто особенное и очень грустное. То, что было "сейчас".

Мы зашли внутрь в одно и серых зданий через служебный вход. У маленького человечка, шедшего передо мной росли длинные каштановые волосы, которые он затягивал в хвост канцелярской резинкой. У него были маленькие ладони и большие непропорциональные уши, которые к тому же предательски торчали в стороны. Наверное, я забыл дома шарф. Бросил себя, оставил ручку и блокнот. У меня немела правая мочка уха от холода. Я чувствовал, что уже пора прятаться за спиной у этого маленького человечка и хвататься за его маленькие ладони.

Я не знал, о чем говорить, и о чем молчать. Но я чувствовал, как исчезали и чужие слова, как закладывало уши и нельзя было услышать собственное дыхание. Не было и длинного надоедливого… Я не знал, о чем говорю, о чем молчу, о чем стоит…

Мысли носились беспорядочно по потолку, когда я наконец сел и шаги больше не помогали мне справляться с дыханием. Это видимо как-то связано...Какой-то очевидный факт, которому не приходило в голову явиться раньше.

Я осознавал, ясно и правильно. Настолько рационально, насколько я мог. А потом это предательски сразу же застывало и не перетекало во что-то иное: в форму, идею или хотя бы образ. Я понимал, что значит, остаться вдруг в одиночестве. Самому идти по коридору и заходить в лифты. И не видеть никого в поступающий в глаза свет между этажами.

Просто вдруг: остаться или сбежать, ударив полицейского своим ботинком по голове. 

No name

Легче было начать заново. Захотелось перетащить грязные носки на отдельную полку.

Я разгибал и сгибал локти пока усыпанный носками пол не засиял всем своим белым во всей красе. Потом нужно было попасть на улицу Буэнос Айрес. Потом пересечь перекресток, потом сделать неловкий рывок в сторону Безымянной, но остаться на Буэнос Айрес и зайти в кафе справа. Черт, надо же было так облажаться.

Потом мысль о сделанном кончилась. Я заказал двойной латте и пирожное «Ночное путешествие», снял немного грязный пиджак и стал тереть стекла очков. Первая минута на этом закончилась. Потом началась вторая и я заметил отсутствие кошелька во внутреннем кармане пиджака. Мне было неприятно, как чей-то мокрый поцелуй в щеку, как это бывало, когда моя рубашка терялась во время переезда или... Нужно было выйти или остаться, чтобы выпить латте и съесть пирожную, а потом убежать и никогда сюда не заходить. Я машинально двинулся с места. Тогда же решение пришло само по себе. Я направился к выходу и пересек перекресток в сторону Безымянной.

Звонил Хансе. Ждала у подъезда машина, которая меня отвезет в полицейский участок.

Черт, надо же было так облажаться. Я ведь не знал, я ведь не думал. Это ведь бывает, когда ты думаешь не о том и видишь слишком мало людей. Да, я репетирую речь. Да, и я скажу, и я спрошу о том, почему они так грубо говорят по телефону. Это все совсем не волнительно и у меня не трясутся руки, и даже кончики пальцев. Застыл, поворачиваюсь обратно и иду к дому. Начал капать дождь, и я даже обрадовался, что меня повезут на машине.

Ведь я один из тех, кто тратит жизнь попусту. У меня нет планов на завтра и на послезавтра. У меня нет любимого дела, нет любимой работы, нет телевизора по вечерам с бутылкой пива и сонной женой подмышкой, ежедневной газеты в почтовом ящике и всего прочего. Мне ничего не оставалось делать, кроме как садиться в машину и ехать в отделение полиции. Одинокий холостой мужчина – так и напишут. Мол, проживает один, женщин не водит, по показаниям соседей. На вид лет 50, одевается довольно прилично, в комнате было замечено много пустых бутылок от виски и окурков сигарет, давно не было генеральной уборки, кухней никто не пользовался лет 10, ведет асоциальный образ жизни, раньше не привлекался и так далее.

Черт, надо же было так облажаться. 

Hate(ness) Сhapter 9 Ending

Она заворачивала к своему дому и там, на углу я уже остановился и решил выждать еще немного пока она зайдет в дом, чтобы потом бросить ей письмо в почтовый ящик. В случае чего она  бы его получила.

Было уже темно, и я радовался тому, что она наконец-то отворила дверь своей квартиры и включила в прихожей свет. Нужно было еще подождать, пока она поужинает, почистит зубы, смоет макияж и оденется в свой мягкий халат. Больше из-за того, что мне нравилось смотреть на то, как она ест. Это всегда происходило очень быстро и эффектно: она брала какой-то фрукт или овощ из холодильника, мыла его под краном и начинала неистово грызть. Так, что ее мимика на лице становилась отталкивающей и я наслаждался ее естественности. Здорово, что она никогда не закрывала шторы и мой бинокль мог рассмотреть мельчайшие детали на ее лице. Сегодня она ела огромный фрукт, названия которого я не знал и запивала его чаем. Я подумал о соседке снизу и стакане виски. 

Было уже 10 вечера, когда она вышла из кухни и направилась судя по всему в ванную комнату, чтобы приготовится ко сну.
Ее решительные торопливые ночные приготовления пугали меня. Я растирал свои вспотевшие ладони. Ее действия приближали момент ее смерти или моего позора. Моя рубашка взмокла, особенно в зоне спины и подмышек. На улице было прохладно и я чувствовал как ветер обдает холодом мое тело сквозь мокрую ткань рубашки. Не обязательно было направлять нос по мышки, чтобы почувствовать, насколько я отвратительно пахнул.

Я занервничал. Эллис тем временем одевала свою пижаму и, снимая свой мягкий халат не потрудилась повернуться спиной к окну. Я видел ее профиль и голую грудь. Капельки пота стали стекать по моему лбу на брови. Мне впервые показалось, что она лучше меня. Это была ревность. Ревность, которая распространялась на ее чистое, хорошо пахнущее тело, на мое вызванное искусственно влечение к ее оголившейся груди. Я ненавидел свой эрегированный член, я ненавидел грудь Эллис, я ненавидел свои подмышки, ненавидел свое обоняние и ее чистое нагое тело.

В какой-то момент я решил сдаться. Это было намного раньше, еще когда я написал это трусливое письмо и положил в ее почтовый ящик. Я струсил и вспотевшие подмышки выдали меня, как выдает трусливая девчонка все чужие секреты маме.

Тогда же я немедля решил уйти.

Вернувшись к себе, я позвонил соседке снизу и попросил взять с собой пинту виски. Было уже ближе в 12 часам ночи, когда я открыл ей дверь.

Странно, что я до сих пор не назвал вам  ее имени.  Сегодня я сказал ей у порога входной двери: «Здравствуй, Лизабет". Она не сопротивлялась, когда я повел ее сразу же к себе в спальню. 

Лизабет чудилась мне прекрасной после двух стаканов теплого виски без льда.

Hate(ness) Chapter 8

Сегодня с утра снова шел дождь. В моей комнате пахло ароматическими свечами со вчерашнего вечера, который я провел со своей соседкой снизу. Мы иногда занимаемся сексом, когда обоим грустно. Она приносит свои ароматизированные свечи, и мы подолгу можем пить вино, прежде чем скажем друг-другу «Здравствуй» и приступим к основному нашему занятию.

Я пошел заварить себе кофе и включил радио. Двое ведущих говорили о погоде, мол «в этом году у нас намечается самая дождливая осень и нужно запастись цветными ручками от фирмы BIC, чтобы они добавили в наши жизни немного цвета».  Я долго размешивал кофе с сахаром один к одному и потом, добавив пару чайных ложек кипятка, продолжил размешивать. Так у кофе много густой пены. Закончив с этим, я залил кофе кипятком и добавил три ложки загущённого молока. «В городе сегодня снова большие пробки, а правительство задумывается о том, чтобы увеличить поставку немецких машин марки Opel» - темы ведущих никогда не менялись со времен моего совершеннолетия. Сначала оценка прогноза погоды в совокупности с рекламой, потом жалобы на автомобильные пробки в городе. Кофе получился вкусный, на часах было 6:20, я поспешил одеться и зайти первым в вагон метро. Эллис, надеюсь, еще не проснулась.

Я снова стоял у ее окна. Остановил в себе мысленные процессы и мельчайшие пульсации тела. Я был, несомненно, близок к тому, чтобы исключить свое физическое тело из реальности. Это умение учит меня не спешить и не заботиться о времени. Я никогда не опоздаю, время будет плыть бесконечно и никуда не ускользнет. 

Мысли о смерти меня не беспокоят. Смерть Эллис будет лишь началом чего-то нового. Например, началом моей свободы.

 Этот мой сон, где я ненавидел тиканье часов меня здорово напугал. Ведь я думал, я не боюсь времени. Я ведь в нем плыву и принимаю ванны – очень медленно, вслушиваясь в «тик-так» как в музыку. Видимо, воспоминания об отце, желание его вернуть нарушили  баланс, спокойствие и мое царствование во времени стало под угрозой. Наверное, поэтому я захотел вдруг покончить с Эллис. Мне надоело тратить на нее время. Я снова окунался в это дерьмо – гонку вооружений с временем.

Я написал ей в письме, что хотел бы коснуться ее фарфоровой холодного оттенка кожи и поцеловать в шею, как герой любовник, посадить ее себе на колени и тереться об нее членом изо всех сил. От одной лишь мысли, что она его получит,  на моем лице появилась незначительная улыбка в уголках губ. В случае чего, вместо убийцы я буду ее историей о старом извращенце, позарившемся на ее молодую плоть.

Прошло часа два прежде чем Эллис вышла из дома. 

Она шла – и я шел за ней. Мне было холодно и если бы я не зависел от ее движений, то зашел бы в ближайшее кафе согреться, заказал бы себе капучино и стал бы читать новый выпуск журнала Таймс. Но я был связан собственными веревками и придуманными узлами. Мне не к чему было стремиться, я ничто без нее, я ничто без отца. Ничто не могут пить капучино и читать новый выпуск Таймс ради себя.

И я не мог.

Hate(ness) Chapter 7

Вчера был день благодарения и я сварил себе пару яиц вкрутую и купил горячие булочки из муки высшего сорта. Говорят, это жутко вредно для здоровья, но еще говорят, что мне на все всегда плевать и я сумасшедший. Наверное, я бы с этим согласился, если бы был одним из них. Одним из тех прохожих или случайных знакомых.  

Тем временем Эллис стала больше есть и разговаривать. Даже с расстояния я мог почувствовать, как от нее разило спиртным и чем-то жаренным в придачу. Постепенно я начинаю понимать, что уже не могу ее ненавидеть. С этими изменениями в ней я не могу ухватится за ее уверенный холодный взгляд, самодовольную походку и костлявые ключицы. В ней стало исчезать все, что я ненавижу и она кончалась, как любимые духи. Кончалась и начиналась там, где бодрствуют те, кто меня окружает ежедневно и от кого я пытался сбежать отдавая все свое внимание одной ей – одной Эллис. Свет в ее комнате был странно тусклым и отдавал неприятной желтизной, будто желтки сваренного вкрутую яйца. Она выглядела такой больной и напуганной. Кожа на лице окрашена в тот же неприятный желтый, а красный цвет ее платья медленно выцветал и вял на ней, словно живой планктон, лишившийся морской воды. Она становилась бесцветной и контраст постепенно исчезал, превращая ее тело в затуманенный силуэт, издалека напоминающий мне о ней настоящей – настоящей Эллис.

Я рад, что сейчас я не слежу за ней, что я спокойно лежу на диване, наслаждаясь ранним утром и не боюсь опоздать. Я рад тому, что она перестала так рано выходить из дома и подолгу лежит  в постели, отказываясь от той жизни, которая ей была предложена. Моя ненависть приобрела обычный корыстный характер и я просто наслаждаюсь ее некрасивости, уставшему взгляду и грязной одежде, как это бы сделала ее завистница или коллега по работе.

Я думаю написать ей письмо, в котором назначу встречу. Моя болезнь стала мне противной и надо с этим что-то сделать. Я возьму с собой тот нож, длина которого превышает ширину моей ладони. Думаю, он сможет добраться до нужного мне места и добиться должного результата – ее смерти. Если же я не решусь на убийство, то больше никогда не посмею следить за ней.

Дверь в моей комнате ужасно скрипучая и я обожаю ее повторяющиеся скрипы, словно стоны Эллис. Я люблю в своих мечтах отвозить ее на планету с горячей и холодной стороной, с площадью трех Юпитеров. 

Hate(ness) Chapter 6 Father

Моя главная проблема -  это то, что я не могу бросить начатое и продолжаю делать то, к чему привык, без чего жизнь стала бы другой и пришлось бы заново придумывать для себя смыслы. Эллис стала моей жизненной целью.

До нее я принадлежал отцу. Он был чертовски умен и я любил его больше всех на свете. Его все звали Джонсон, так я привык. Как-то раз я записал короткометражку на старую камеру для его автобиографии. В ней он нуждался, а еще больше сам я – его сын. Отец курил обычные сигареты и никогда не кичился высокими познаниями в науке и литературе. Но он знал в этом толк, я могу вас уверить. За столом в детстве он часто любил рассказывать о случившемся с ним на протяжении дня. Это всегда были важные дела, интересные случаи и прекрасные люди, с которыми он имел честь разговаривать. Я всегда завидовал его целеустремленности и успешности.

Сейчас от его личности остались лишь его книги и этот фильм. Там он сидит за письменным столом и напряженно о чем-то думает, почесывая лысину на голове. Держит в руке ручку и нерешительно ее подводит к бумаге, а потом отводит, так же нерешительно. «Ведь самое сложное начать» - сказал мне как-то раз отец перед тем, как я решил научиться играть на трубе. Отец одевался всегда в черные костюмы из тонкой ткани. Он ненавидел полоску на галстуках и яркие эмоции. Иногда брал в руки джентельменскую трость и расхаживался с ней по саду, только ради того, чтобы потом говорить о том, как трости могут заставить почувствовать себя стариком.

Я любил своего отца, а после его смерти долго не мог найти во что стоит верить. А Эллис вернула меня к жизни. Да, все так и случилось. С чего бы мне ненавидеть такую? И отчего я сейчас так упорно напрягаю зрение, чтобы разглядеть ее тень в окне ее квартиры? Может быть, было бы здорово снова ее полюбить. Ведь тогда, я смог бы ее ранить еще больше.

Я всегда знал, что ненависть уступает любви в жестокости. Знал это еще с того момента, когда отец стал забывать мое имя и медленно умирал, пока наконец, не уронил свое дряхлое тело на мягкий красный ковер, который здорово сочетался с его черным костюмом. 

Hate(ness) Chapter 5 Dream

Я засыпал с радостным чувством, будто бы вновь обрел способность любить. Соседи сверху что-то копошились и шумели, на улице влажно, дождь шел в промежутке между двенадцатью и двух ночи. Я был весь мокрый так как пришлось добираться домой пешком. Все потому что Эллис допоздна проводила время с друзьями. Она напилась и ее отвезли домой на машине. А мне пришлось с места вечеринки пешком возвращаться к себе в квартиру. Сложно представить, как давно я не видел ее пьяной. А ведь она так часто пьет, но напивается редко. И вот, я увидел снова эту глупую потаскуху, как она поправляла трусы садясь в машину и как сломала каблук на сандалиях, которые покупала в дорогом магазине. Я был безумно рад и когда закрывал глаза, лежа в постели, представлял ее пьяный образ, который делал этот сладкий момент  незабываемо-прекрасным.

Сладкий привкус во рту от съеденного эклера на ночь напоминал мне о детстве.  Я дремал, а потом мне начал сниться образ моих карманных часов на туалетном столике, которые достались в наследство от дедушки. Я затих и начал внимательно слушать, как они тикают. Их тиканье доходило до меня сначала словно сквозь препятствие, потом все отчетливее и отчетливее.  «Тик-так-тик-так» - с каждым разом все чаще и громче, «ТИк-ТАк». Меня это стало раздражать, это невыносимо терпеть такой сон, когда день так удался. «ТИк-ТАк», «ТИк-ТАк», снова и снова это было до крайней степени мерзко. Я стал ненавидеть все сопутствующие этому звуки, а вскоре и все вокруг. «ТИК-ТАК» - наконец звук достиг своей кульминации, невыносимо-громкий и частый «ТИК-ТАК», стекло на них треснуло и разлетелось на все стороны.

Я проснулся.

Первое, что я почувствовал – это невыносимую боль в правом глазе. Никого нет в доме, дом пуст и мне некого было звать на помощь. Я был беззащитен, а с глаза стала сочиться кровь. Тогда, конечно же, я включил в комнате свет, взял полотенце у кровати и попытался стереть кровь с глаза, стараясь увидеть в зеркале себя. Но черт возьми! Догадайтесь кого я там увидел! Конечно же, маленький пятилетний Виктор Дюшес, который боится темноты и злых троллей.

 Что со мной было не так? Неужели это и правда кровь? Я был действительно растерян и не сосредоточен. В моем сне что-то пошло не так и я это упустил. Я поспешил к окну и увидел знакомый круглосуточный ларек возле моего дома. Было уже лучше. Надо же вляпаться в такое дерьмо. В зеркале не пятилетний мальчик, а взрослый я! Конечно же! Мне просто померещилось.

После своего открытия я решил пойти в ванную, чтобы прийти в себя, и включил горячий душ. Теплый пар поднялся вверх, а кровь с глаза постепенно начала смываться. Да, кстати, я ведь тогда совсем забыл о крови. Следовало здорово напрячь память, чтобы понять где источник кровотечения. Я снова вспомнил про часы и снова на них посмотрел. Ведь именно они, если мне не изменяла память, разбились и осколок попал мне в глаз. Теперь я смотрел на них так же, как и в тот раз, теми же глазами, теми же. Но увидел их целыми и невредимыми. Они снова тикают «тик-так». И так же как прежде «тик-так», потом «Тик-Так», потом ТИк-ТАк», а потом невыносимо «ТИК!» и тогда, когда я уже изнемог от восприятия каких-либо звуков, я проснулся. На полу, в куче скомканного одеяла и осколков разбитой чашки. На часах было 6:00. Будильник звенел трижды.

Тогда я впервые за два года проспал. 

Hate(ness) Chapter 4

Элисс бежала навстречу, кажется, музыке, которая лилась из нее – высшее произведение искусства, лучший из всех замыслов человечества, гениальнее самого Бога. Но разве увижу это я, ненавидящий ее всем своим естеством?

Я помню, как впервые увидел ее. Она тогда была совершенством: грустным и прекрасным. Элисс сидела одна, облокотившись на скамейку, положив на нее ногу и медленно листала журнал. Листала его то ускоряя, то замедляя скорость переворачивания страниц. Она редко делала долгие паузы, не вчитывалась, но с таким видом, что кажется знала его содержание и до этого. Тогда я хотел было к ней подойти и спросить ее имя, но так и не решившись стал наблюдать. Знаете ли, я никогда бы не подумал, что наблюдать это так прекрасно. Я сидел прямо напротив и видел всю ее правду и рассуждал о ней, как о чем-то доступном сознанию, свободном для понимания. Ведь и правда, людей легче всего угадывать и придумывать.

Мне было легко и приятно смотреть на нее. А сейчас? Сейчас, я смотрю на нее и так же наслаждаюсь ее красотой и легкостью. Она доступна, я могу ее взять в любой момент и заколоть своим инструментом для резки бумаги. Но я продолжаю наблюдать. Сейчас, после двух лет, все остается в силе. Мне незачем дорожить тем, кому неизвестно о моем существовании, неведанно чувство настоящего страдания от любви и не знающей цену, которую я платил ежедневно за то, чтобы не отпускать ее за границы своего глазного яблока. Меня охладили те же чувства, что и когда-то взошли весенним солнечным светом мне на лоб – те теплые и светлые, неуловимые и всеми хотимые – чувства любви, преданности и верности.

Мне всегда нравилось, как она ловко перепрыгивает лужи.

Но невозможно, чтобы ей удалось перепрыгнуть меня – невидимую лужу, следующей за ней по пятам.

Не поранившись. 

Hate(ness) Chapter 3

Знакомые называют меня местоимением Он, друзей у меня никогда не было, а на вопрос какое мое имя во время медицинского осмотра или резервирования комнаты в отеле я всегда хочу сказать «не имеет значения», но потом приходится называть имя - Виктор Дюшес. Одеваюсь во что придется, не заморачиваюсь над прической и только ботинки и стекла очков у меня всегда чистые. Я бы ненавидел еще кого-то, если бы мог. Но это занятие для сильных, оно высасывает из меня все силы, обезумевший от ненависти к Эллис, я способен лишь на безразличный взгляд вправо, а потом влево, чтобы снова вцепиться во что-то перед собой и не отнимая взгляда, и не моргая тупорыло смотреть. Знаю, Элисс мне ничего плохого не сделала. Но мне не нужна причина. Как я уже сказал, это дело для сильных, а я слабый. А слабые ненавидят без причины, а скорее, не разбираясь в причинах. Ненавижу и ненавижу. Что мне еще нужно, чтобы прожить сегодня день?

Меня иногда спрашивают кем я работаю. Наверное, это наследственное – мой отец любил мотоциклы больше всего на свете и с детства разрешал мне копошиться в их двигателях. Первый раз в жизни я сел за мотоцикл, кажется, в 4 года и тогда же я решил запомнить этот момент на всю свою жизнь. И я запомнил, запомнил, что мотоцикл здорово блестел на солнце и когда я сел вместе с отцом на сидение он гудел, словно мурлычущий лев. Как можно понять, я не работаю никем. Денег от ежемесячной выручки за аренду квартиры отца хватает на еду и всякие мелочи, вроде классного учебника для начинающих фокусников.

Сколько раз я пытался найти работу, но все без толку. Я выгляжу неубедительно: черти какая одежда, непричесанные волосы, тряпочные часы(их сделал себе я, когда нашел циферблат без ремешка и решил сделать его сам). После тряпочных часов обращают обычно внимание на мою чистую обувь и чистые стекла очков, но незаконченный колледж и дурной запах изо рта рушит только возникшую надежду. Хотя, какая там надежда. Ее давно уже не существует в моей голове, ее место заполнила ненависть к той смой Эллис – которая ни разу со мной не говорила, ни разу не всматривалась в мое лицо. Для нее я несуществующий призрак вот уже второй год, я ее ненавижу тихо и медленно, постепенно, с каждым днем все чуточку сильней. Ведь я всматриваюсь, нахожу ее новые недостатки и глупые черты лица и характера, я знакомлюсь с ней ближе, и может, скоро я решусь поговорить с ней.

Кажется, я уже писал, что хотел бы воткнуть ей нож в спину и пробить правое легкое. Она снова ругается матом после того, как проехавшая машина обрызгала ее с ног до головы. Такое происходит каждый раз, когда пойдет дождь и она поздно вечером возвращается домой.

Я думаю над тем, почему вдруг она и почему вдруг я собрался заниматься ненавистью всю свою жизнь. Это приносит удовольствие от проделанного, особенно когда после тяжелого трудового дня я заваливаюсь на диван и ужинаю китайской лапшой. Это сложно объяснить. Возможно я найду в книге «Странные психологические болезни» что-то подобное своей, но я смогу возразить. Ведь все так же ненавидят все кругом, всех и каждого. Ругаются матом на водителей и ненавидят их, готовые выстрелить в них трижды свинцовыми пулями, будь у них на это разрешение закона. Я такой же, но я ненавижу конкретно, а все остальное мне ни по чем. Я рассчитываю свои силы и отношусь к этому очень серьезно. Я ведь не сумасшедший какой-то, чтобы действовать импульсивно. 

Hate(ness) Chapter 2

Сегодня я поджидал ее с шести утра у ее окна. Она долго не выходила и ее не было видно. Я уже подумал, что не увижу ее. 

Но я дождался и увидел через окно без занавесок ее опухшее после сна лицо. Светила настольная лампа, еще было совсем темно. Кажется, 6:30 утра. 

 Она быстро накинула на себя одежду, подготовленную с вечера, оделась в свое шерстяное черное пальто до пят и закрыла глаза черными очками Ray Ban. Потом неторопливо обулась, а напоследок взяла ключ и дала соприкоснуться верхней и нижней губе, проделав движение, которое их будто закручивало друг к другу. Делалось это, скорее всего, ради того, чтобы поправить помаду.

Я чувствовал себя не выспавшимся, уставшим и немым. Мое бесполезное ожидание у окна прошло словно щелчок пальцев, время с шести утра до шести тридцати. Куда оно делось черт его знает. Я прожил с десяток лет и ни разу не попытался это выяснить. Да и к чему это. Ненужные дурно пахнущие бельевые веревки. Не заморачиваясь дальше над этим вопросом я спешно поправил волосы, которые взбудоражились от моего кривого и неуклюжего положения на скамейке. Надел темные очки и тогда мне показалось,что я просто ее подражатель, и ненавидящего из меня не вышло.

Этот взгляд мне снова мерещится. Будто она уже здесь, вот она проходит, а ее глаза не сводятс моего лица взгляда.  Ее томный и темный, ни капли не загадочный, только нагло и настырно ищущий что-то для себя. Да, в который раз мне это мерещится.

Но вот она кажется, настоящая, вышла из дома не поздоровавшись с портьером и загадочно не улыбнувшись. Может быть у нее дурное настроение, или кашель…

Я столько всего могу рассказать ей о ней самой. О том, как она нелепо выглядит, когда втягивает живот смотрясь в зеркало, или как фотографируется вытягивая свою недлинную руку. Как бы я рассказал ей о том, как она ужасна, когда она собирает волосы в хвост и танцует, тряся своими длинными угольного цвета волосами, словно в последний раз.

Мой внутренний монолог прервался, кагда я,уже запыхавшийся, не успевал за ее быстрым шагом. Мне дурно, кружится голова и ветер задувает шею. Она начинает идти в припрыжку, а потом бежит.Бежит сломя голову, будто узнала меня, несмотря на все мои предосторожности.Сначала медленно, потом быстрее и быстрее.

Это костлявое тело стало еще легче, еще чуть-чуть и она бы взлетела, как это делают самолеты истребители: медленно набирая высоту, но ровно и так шумно, что закладывает уши от ветра. Мне пришлось бежать, притупляя свою ненависть к спорту, а еще больше ненависть, пылающую во мне к Этой, которая сейчас ни о чем не подозревая восстанавливает дыхание, испуская клубы теплого пара своему супругу.
холодному
утреннему
воздуху,  

Hate(ness) Chapter 1

Однозначно, я не могу дать ответ на то для чего мне это. Для чего эти постукивания пальцами, пустой взгляд на чье-то лицо в общественном транспорте, видения наяву, воображение, которое иногда практически владеет осознанием. Определить, дать название мотивам действий, отвечать на один и тот же вопрос всегда одно и то же, не мешкая выбирать одежду из шкафа и напяливать на себя ее, словно она твой однояйцевый близнец. Ближе к телу, что-то обтягивающе-отталкивающее и не забыть побрить заросшее щетиной лицо. 

Я слежу за ней. Эта ведьма-икона. Выходя из подъезда которая надевает темные очки и шляпу. Как бы мне хотелось ее убить ножом в спину, вонзив нож сквозь реберную кость и добраться до правого легкого. Все время держит сигарету в руках и таращится на меня словно не видит или видит что-то сквозь меня. Для меня она ничто иное как индейка на день благодарения, которую надо съесть за ужином, чтя традиции. Эта злобная потаскуха, потягивающая виски со льдом трубочкой, боясь обесцветить черноту своих губ.  Эта, напиваясь начинает скрежетать зубами и кричать «We`re fucked!». Как же я ненавижу ее. Эту безобразную стерву, шатающуюся по улицам, тащащую свое закостенелое тело.

Я постукиваю зубами, сталкивая верхнюю челюсть с нижней. Постоянно, ритмично, надоедливо бесконечно. Постукиваю зубами и ненавижу Эту. Временами забываю дышать, стучащий звук приглушает мысли, и я кажусь себе самым навечно-проклятым на земле. В гробу этот постоянный стук, помня еще скорость моих шагов, постепенно растворится в вечности, врастет в корни травы и деревьев и расцветет какой-то весной зеленым цветом, чтобы растеряться среди остального и забыться среди однОго.

Темнота скоро станет невыносимой, и я начну танцевать, боясь убиться в стену или споткнуться. Я буду танцевать и переходить на дикий пляс, потом на дикий крик и пьяный бред. Страх вспотеет подмышками и испариться в воздухе, конденсируя поднимется к одному из облаков и выпадет мокрым снегом тебе на твою тонкую, закостенелую кисть, которую я ненавижу. Тоже. 

tea and lemon

Немного воды с лимоном. Капельки пота на сером сухом морщинистом. Лице. Красные губы на первую букву «Ч» вместо первой буквы «К». Капли грязи на полу. Мелкие частицы пыли на покрывале. Кто ты сейчас?

Говорить «Я», с единственной буквой «Я», вместо двух букв «ТЫ» совершенно трудно, идеально сложно.

Чувства, все за затылком. Сплав стыда и глупости. Частое долгое молчание. Неловкие паузы между частями сценария, где ты экспонат, делишься своими частями тела, которые движутся, изрыгают движения, которые что-то чувствуют, которые что-то переживают. Стоит посмотреть чужому подозрительному как станет ясно, что это не восхитительная игра. Легкие движения пальцев, пульсация тела, дыхание кожи. Это восхитительная правда, скрытая под гримасой лжи. Там-там-тадам шажки в сторону и грациозные дрожащие пальцы Паркинсона. Ключи в руки и чистый, приятный голос. Почти шепот, почти крик. Кожа на руках цвета застывшей плоти с кровью.  Есть перманентное состояние между. Секундное до, минутное после. И что-то напоследок. «Браво!».

 Глоток воды с лимоном.

Ветер задувает шторы и кажется так прекрасна тишина в моменты, когда опустошается шоссе. Контрастный душ связанный с легендой о себе. Сказке на ночь.

Nothing bad

Поглотите звук, а потом выпустите с новой силой. Не пытайтесь уснуть. Почувствуйте свою правую, потом левую половину тела. В полнолуние принято начинать с левой. Звук тела, звук каждой мелочи на земле, звук отбивающий ритм, звук, бьющий невпопад, звук зовущий на помощь, звук ползающий по стене – все они автономны в одном государстве звуков. А теперь закрой глаза и иди. Идите, пока что-то внутри вас, живущее своей жизнью, вдруг не захочет остановиться. И вы остановитесь по непонятной причине, вы откроете глаза в ожидании увидеть стену. Но там, как и должно быть – гладкая безлюдная дорога, покрытая асфальтом. Сосредоточьтесь на чем-то конкретном, находящемся на дороге, знайте, что ничего не может помешать Вашему пути до этой конкретной точки, закройте глаза. И идите. Получилось? 
А теперь повторите слова, которые вы услышали и запомнили лучше всего за весь день.Приятные они или хорошие?

       "Твои глаза постарели,- вспоминаю я слова кого-то о ком-то, - мне страшно на них смотреть. В них можно заметить пульсацию времени. Услышать первые попытки Баха сочинить полифонию. " 

Are you okay?

Ты выздоравливаешь.

Со сменой времени года ты выплываешь на поверхность, словно кит, в потребности выплеснуть воду из легких.

В такие моменты все вдруг становиться трезво ясно, просто, логично. Кит выходит на поверхность. Слова, движения, мысли напоминают тебе о добрых и славных временах былого недавнишнего прошлого. Со своим таким до ушных хрящей знакомым и да, можно сказать любимым.

 Чувство присутствия, чувство целостности и внутреннего равновесия. Ты можешь смело смотреть в окно и словно старый буддист, стремиться к вечности, избавившись от желаний. Твои руки отбивают ритм падающему снегу. Раз-два-раз, раз-два-раз. А теперь покружитесь.

Улицы подставляют плечи, и гладят по спине, как им и положено.

- Ты удобно лежишь? – спросил В., поправляя подушку.

 Я слышу, как птицы перекликаются через бульвар, слышу эту тишину между и кажется, только я. Стремглав побежав вперед я попыталась притупить незаконченную усталость в коленях. И снова привет. Отступают конечности в неспособности тела отступить полностью. Как бы не так. Столовые приборы подсчитаны, пишущие машины смазаны, кафель на стенах чист. Все очень хорошо, когда становится плохо. Даже скатерть нельзя поправить.Я записываю:

"Он заправляет рукава по локти, ставит ногу на ногу, роняет на землю до краев использованный карандаш и не может его найти. Стучаться в дверь, открывается дверь и глазам предстоит увидеть его лицо, запачканное гримасой потери откровенного, того, что прячут между пальцами или закупоривают в банку, чтобы бросить в море.

"Разумеется, все происходящее с тобой вымысел" - подумал он. 

Поэтому он начинает описывать того, кто вошел так, как хотел.  "У нее русые волосы, которые она расчесывает ровно 15 минут. Длинные пальцы, доставшиеся в наследство от матери и длинная шея, наверное, потому что длинные пальцы. Ее прабабушка оставила ей в наследство левое ухо, которое длиннее правого, которое досталось ей от бабушки.Ее лицо никогда не было полностью покрыто гримасой радости. Лишь после третьего стакана портвейна, когда в нем не тает лед, она становилась веселой и, кажется, внутренне улыбалась. Она говорила: «Я пью, потому что становлюсь душкой». Так это и было. Бывая пьяной, она могла перечислить деньги ребенку, больному раком, нуждающимся переселенцам, пенсионерам, своей маме, своему дяде, к которому она чувствовала лишь долг и ответственность за неудобство и стеснение, оставшиеся к нему с детства. Дяде - большому бородатому мужчине, с татуировками на плечах, на одном из которых прекрасная Адель, волосы которой навсегда застыли в коже, развивались по его спине и затрагивали шею. 

Сегодня неважно, сколько ей лет. Она все так же прекрасна. У меня остались чувства к ее маслянистым губам, покрытым помадой, как она говорила «всей моей жизни». Оттенок губ не менялся и для меня он стал таким же реальным и принадлежавшим ей, как и твердые пятки, и опущенные ресницы. Порою она заламывала себе руки и шепотом произносила: «Это невозможно». 
Так он закончил писать и потянулся к ключам. Пора уходить. Он закрывает дверь кабинета и идет к машине. Он играл в игру, правила которой ему самому до конца не известны. Вскоре это может убить реальность и лишить его всего,скоростью щелчка. Это была затянутая игра в тайну,которая нежилась в теплом пледе его чувств."

your solitude does not count

Ты переходишь дорогу, бежишь полная сил по знакомой тропинке заросшей растаявшим снегом, переворачиваешь за угол и глаза мгновенно взбираются на третий этаж появившегося здания. Словно слепые еще горячие птенцы они пытаются нащупать там нечто давно знакомое, которое течет в жилах, стекает по щеке слезой и кучерявится подмышками. Бывает же, что это "нечто" настолько слилось с твоим телом, что  узнаешь о нем лишь в последний момент перед финишем. Взгляд, засыпанный морскими водорослями с песком - ни вопроса, ни немой надежды, ни эмоции или лишнего шажка в сторону. Старики говорят, что это то, что заставляет людей уходить одному в горы и смотреть оттуда на созвездие, которое оттуда выглядит как отшельник в ракушке, зарытой в мокрый песок.
Так Анабель подходит к входной двери своего дома в полной растерянности. Готовая упасть в ухо какому-нибудь прохожему она громко поздоровалась с ночным портье и нырнула внутрь. На лестнице она встретила девушку совсем похожую на нее. Когда такое случалось, она отгрызала кусок ногтя или отрезала волосы.
 И так она дошла до своего этажа без куска ногтя и стала открывать дверь с еле живыми чувствами и надеждой на их спасение. А спасение заключалось в двухчасовом уединении в ванной, где не было глаз, ворующих ее энергию и съедающих ее чувства за завтраком.

Анабель, одиночество не сосчитать. Анабель, перестаньте считать. Анабель, вы не умеете. Бросьте кости домино в мусорный бак.